Пятьдесят три года назад. В поисках утраченного отца.

Ко мне на приём пришла немолодая женщина. Она обратилась с жалобами на усталость, утраты интереса к жизни, злость на мужа, сына, желание всё бросить и сбежать «куда глаза глядят».

Она много вспоминала, её прошлое было для неё важным, память ранней, а воспоминания живыми.

Не получалось у неё с мужчинами, не получалось. Нет, они никуда не уходили от неё (семья производила впечатление «нормальной»). И в день её рождения они искренне говорили, что любят её. Но в ней жило какое-то недоверие, что-то было не так….

«Конечно, любят!» - думала она, - «Как можно не любить свою мать или красивую, умную и семижильную жену?» Последнее её бесило. Эта семижильность была вынужденной, и эта вынужденность вызывала у неё противоречивые чувства: от чувства собственной устойчивости до чувства злости на чрезмерную собственную надёжность и убеждённость в неуязвимости. Семижильность была в её внутренней силе, в её какой-то неженской воле. У неё, словно не было выбора – она не могла стать слабой, потому что её совершенный мир начал бы рушиться, приходить в упадок. Эта внутренняя силища проявлялась не в физической силе. Аля была душевно утончённой, поэтичной, невысокой, хрупкой женщиной, и шея у неё была тоненькой. Несмотря на это, она чувствовала, что на её шее давно и удобно сидели любящие её «Жихарки», которые делали вид (а, может быть, и не делали?), что не понимают, как ей тяжело? Да, они её не чувствовали, а потому и не понимали!

Они, «её мужики», словно, «не дотягивали», даже, до нижней планки «нормы»! Они, как ей виделось, прибегали к разным видам уловок и манипуляций, чтобы избежать ежедневной бытовой работы: они «не знали», «делали вид, что не понимают», «прикидывались обиженными», и всё для того, чтобы использовать её, чтобы ОНА выполняла «мужские обязанности» вместо них. Ей казалось, что её используют – сама виновата – приучила, а они привыкли за столько лет!

Они любили её, конечно же – говорила Аля, словно припоминая, глядя куда-то «вдаль». Любили, как умели, как получалось, не задумываясь над тем, что любить себя у них получалось намного лучше! Наверное, в Библейской мудрости – «возлюби ближнего своего, как себя самого» есть несколько этапов? – продолжала она. Сначала нужно научиться «возлюбливать себя», а потом переносить этот опыт на своих ближних! «Наверное, они «были на начальном этапе пути» в попытках возлюбить хоть кого-нибудь, кроме себя?» - размышляла Аля – «Наверное, мало кому захочется отдавать другому то, чего и самому-то не хватает?»

Она же была убеждена, что любила «по-другому» - она делилась своим красивым и щедрым миром, миром, созданным её натруженными руками и желанием «отдавать». Она видела, что им нравится её мир, но нужна она им была, как автор этого удобного и комфортного мира. Напрягало только одно, что для реализации этого «совершенного проекта», ей нужно было навсегда оставаться здоровой и сильной. Но, время делало своё дело – здоровье стало не то, да и сил поубавилось.

Она, конечно, могла выполнить большинство из традиционных мужских ролей: отдолбить ломиком снег от ворот гаража, унести полную 20-литровую кастрюлю на холод», чтобы не «прокисло», откопать от метрового слоя снега теплицы, чтобы их «не продавило» …. Могла и делала, делала неутомимо, тщательно и непрерывно – руки же есть. В голове всё время «кипел» список неотложных дел, она жила, как белка в колесе, пытаясь сохранить в своём мире порядок, чистоту, красоту. И, несмотря на это, «день умиротворения и покоя» всё не наступал, потому что «свой сад» она взращивала одна, а плоды собирали все. Все близкие автоматически оказывались пользователями этой красоты, не желая понимать, сколько на это уходит её сил, и, что «сады» бывают разными – ухоженными и заброшенными. В ухоженных садах должны быть хозяева, благодаря которым, эти сады сильные, надёжные, они притягивают своей красотой, они , в них кипит жизнь.

• Заброшенные сады всегда «связаны с прошлым», они рождают воспоминания, в них чувствуется обречённость и печаль – всё прошло... Заброшенности Аля позволить не могла!

Не могла позволить, но сил становилось всё меньше. Она чувствовала непроходящую усталость, она всё чаще сталкивалась с собственным бессилием и беспомощностью, а опереться ей было не на кого… 

• Она чувствовала себя уставшей. Она, словно, отдавала себя в «пустоту».

Ей, вдруг, захотелось заплакать и позвать хоть кого-то на помощь. «Папа, услышь меня, помоги мне!» Она плакала безутешно, как плачут беззащитные, потерявшиеся дети, оставшиеся одни в огромном и незнакомом мире. Она, взрослая женщина, звала отца, который оставил ее почти пятьдесят лет назад. Он погиб, когда ей, Альке, было два года и одиннадцать месяцев.

Отец был шахтёром. Он упал в шахту, и его засыпало рудой. Она помнит этот день, помнит день похорон. Замерев, она стояла одна, прислонившись спиной к стене возле двери в их комнатке в коммуналке… Заходили какие-то незнакомые люди, зачем-то заносили коробки с булками с клюквой, ставили их на пол, гладили её по голове, говорили: «сИротка» - и уходили. Она не понимала, кто такая «сиротка», но почему-то мир стал другим, страшным, у неё что-то забрали. Она не понимала, что у неё «забрали» отца, забрали навсегда, и, что больше он никогда не придёт и не поднимет её на руки. А она уже никогда случайно не попадёт ему в лоб круглой головёшкой от сломанной неваляшки и никогда не будет так заливисто хохотать вместе с ним….

Отца хоронило рудоуправление, прощание проходило в районном доме культуры. Её на похороны, почему-то, не взяли. Наверное, думали, что она ничего не понимает? А она «понимала» ЭТО по-своему, ЭТО наполнило весь её мир. Она не могла дать ЭТОМУ название в свои неполные три года: не могла ни назвать, ни прожить, ни принять… И, лишь, повзрослев, она услышит слова «смерть», «умер», «погиб». Она «узнает про» смерть, но так и не сможет её «понять» почти всю свою жизнь. «Умер» для неё будет означать – «ушёл куда-то», нужно лишь его найти. И её «внутренняя девочка», неспособная осознать невосполнимость и необратимость смертельной утраты, отправиться на поиски своего «ушедшего отца», оставившего почему-то её одну возле «двери с ненавистными булками с клюквой».

После похорон у мамы отнялись ноги. Бабушка говорила, что на «нервной почве». Какое-то время мама, Аля и её десятимесячный братик жили в деревне у бабушки и дедушки – маминых родителей. Маме было «плохо», к ней постоянно приезжали «скорые», говорили, что у мамы больное сердце. Однажды Алька играла под обеденным столом, а за её спиной бабушка переговаривалась с дедом: «Ой, умрёт, наверное, Таська (так зовут маму)! Лёшку мы заберём себе, а куда денем Альку-то?». Аля помнит, как она замерла под столом, как она тогда испугалась за свою маму, как она поняла, что никому и никогда в этом мире она не будет нужна так, как была нужна «ушедшему» отцу и умирающей маме.

Нужно было во что бы то ни стало найти отца, и тогда в её мир вернулось бы чувство безопасности, защищённости, доверия…  Может быть, тогда и мама «спасётся» от болезни?

• Чуть позже Аля научится быть «хорошей, потому что от «хороших» не отказываются, «хорошие» всем нужны. Потом она решит, что для того, чтобы быть всегда «хорошей» нужно много сил. Она убедила себя в неутомимости и выносливости.

Повзрослев, она будет всматриваться в лица и души мужчин, бессознательно выискивая в них «признаки отца», но «найти настоящего отца» не получится. «Её мужчины» будут упорно сопротивляться «быть отцами», интуитивно отстаивая свои границы, роли, жизненные ритмы и потребности. «А, вот, если бы отец увидел, какая я умница, чего достигла, то, он, конечно бы похвалил меня, поддержал! На него бы я могла опереться!» - открывались перед Алей содержания её бессознательных фантазий!

• Аля всю свою жизнь бессознательно строила «совершенный мир», который должен был понравится её отцу.

Но, отец его никогда не увидит… Её приходилось опираться и поддерживать саму себя. «Сама себе – отец!» - грустно улыбалась она. Это приводило к физическим и нервным перегрузкам. Аля, даже, сравнивала своё состояние с «изнасилованием бытом».

• Аля, «не найдя» в муже и сыне «признаков отца», не могла напрямую обвинять их в этом. Чем больше она «вкладывалась» в «лжеотцов», тем сильнее росло её раздражение, накапливалось разочарование. Она наделяла их чувством вины (ленивые, непонимающие, бесчувственные манипуляторы), которое они не могли «ничем искупить». Возникающее от этого ощущение «невозможности», было «невыносимым» - ей хотелось «сбежать» куда глаза глядят.

В её психике, травмированной ранней утратой, не произошёл процесс формирования «внутреннего родителя», включающего в себя всю созидательную силу материнской и отцовской фигур. Внутренний «зрелый родитель» опирается на реальный индивидуальный опыт взаимодействия ребёнка с реальными матерью и отцом или замещающими их фигурами. Этот образ не становится «поддерживающим» во внутренней реальности ребёнка, если он «не формирует базу воспоминаний» ребёнка, не растёт вместе с ним. Он «пропадает с радаров» его сознания, оставляя в психике ребёнка «дыру», пустоту», боль необъяснимую и невыносимую… Он становится «непроживаемой утратой».  Отец «потерялся» во внешнем мире и «замер» во внутренней реальности. Отец «ушёл», но потребность в отце сохранилась в виде того переживания, на которое был способен ребёнок в момент «расставания». Поэтому такая потребность не могла быть удовлетворена никогда.

Аля пришла к осознанию этого во время продолжительного курса психотерапии. Дня за два до этого инсайта, ей приснился сон. Она встретилась со своим отцом, она приехала к нему. Он встречал её, свою взрослую дочь. Они стояли друг напротив друга, они вглядывались друг в друга, словно, пытались друг друга рассмотреть. Наконец отец сказал: «Я так давно тебя не видел!» Они обнялись и, так и пошли обнявшись куда-то. «Надо же» - подумала Аля во сне – «я думала, что возникнет какая-то неловкость – мы не видели друг друга столько лет! А всё так легко и свободно…» Потом отец ушёл куда-то, и Аля проснулась. «Он же умер!» - пронзила мысль. Но, на душе было спокойно и хорошо от того, что она, всё-таки нашла его.

• Сон завершил то, что не могло быть завершено в реальности. Сон «дорастил» психическую реальность трёхлетнего девочки до реальности взрослого человека, в которой стало возможно и проживание, и принятие утраты близкого человека.

Да, отца нет и не будет в этом мире никогда. Но есть другие, дорогие и близкие мужчины со своими достоинствами и несовершенствами. Им не нужно было становиться её отцами, и это понимание делало ненужным прощение.  Ей не нужно было их прощать, потому что они выполняли другие роли в её жизни. Да, они бывают ленивыми, изобретательными в свою пользу, но, ведь они – «другие»!

«Наверное, мой отец не позволил бы мне выполнять тяжёлую физическую работу?» - продолжала Аля – «Он бы выполнил её вместо меня или вместе со мной? Но, сейчас я подумала, что, возможно, я бралась за эту «неженскую работу», чтобы бессознательно продемонстрировать и мужу, и сыну «своего понимающего отца», каким бы он был, если бы был рядом со мной! Я делала их виноватыми, я, как будто, «наказывала» их этим за то, что они не хотели жалеть меня так, ка должен был жалеть отец. Сейчас я понимаю, что ни я, ни они не были виноваты.

• Аля проецировала на своих близких мужчин идеализированный образ своего отца. Но найти того, кого нет в реальности, она не могла.

«Напряжение невозможности» ушло, а на принятие не нужно тратить много сил.

С принятием увиденной реальности, появилась возможность «не казаться сильной», а возможность «просто быть», быть любой: и сильной, и слабой.

Аля «возлюбила» себя – «недолюбленную». Теперь не нужно было никого «заставлять» любить её «отцовской любовью». Её родные мужчины и так её любили, и их любовь была «настоящей»: любовью мужа и любовью сына. И ей, вдруг, стало «хватать» этой любви. А отец? Он погиб пятьдесят три года назад.