Случай четырнадцатилетней делинквентной девочки, которую направили из школы из-за постоянных жалоб её родственников и, возможно, плохого обращения в семье.

Девочка была сиротой и жила в семье брата её матери. Вначале я беседовала с тётей, которая произвела на меня неблагоприятное впечатление. Мне показалось, что, возможно, я имею дело не со случаем плохого обращения, как это принято понимать обычно, а с чем-то другим, что требовало тщательного исследования.

Тётя жаловалась, что девочка, несмотря на своё крепкое физическое развитие и здоровье, ничего не делала по дому, а доставляла одни хлопоты; не ценила того, что она (тётя) и её муж делали для неё. Оба родителя девочки умерли, и если бы они не взяли её к себе, то ей пришлось бы отправиться бы к кому-нибудь чужому. У них не было материального интереса в её попечении, поскольку никаких денег на её содержание они не получили. Муж женщины пообещал матери девочки взять её к себе. Они так и сделали, и обращались с ней как с собственным ребёнком. Но она ничего не хотела делать по дому. Приходя из школы, она просто сидела без всякого дела. Её нужно было заставлять, чтобы она принялась за какую-нибудь работу, и постоянно контролировать, чтобы она довела всё до конца. Она никогда ничего не делала вовремя; была упрямой, лживой и ненадёжной. Она была настолько рассеянной, что тётя не могла доверить ей своего трёхлетнего малыша, потому что боялась, что с ним может что-нибудь случиться. Тот факт, что она никак не выражала печали после смерти родителей, говорил о её бессердечии. Она не плакала на их похоронах и даже сейчас не проявляла никаких эмоций, когда их упоминали.

Из описания семьи девочки мы узнали, что они жили в небольшой деревне, материальные условия были благополучными, но отец пил и страдал туберкулёзом. Дома о ребёнке всегда хорошо заботились и очень любили. После смерти отца мать продала его трактора, но вскоре поняла, что совершила ошибку. Она попыталась вернуть проданное, но не смогла, и из-за нервного перенапряжения покончила с собой спустя шесть месяцев после смерти мужа.

В заключение тётя сказала, что никто не может обвинить её в плохом обращении с её племянницей, хотя и бывало, что она теряла своё терпение. Она признала, что иногда применяла телесные наказания, когда её увещевания не вызывали должного эффекта, но подчеркнула, что никогда не была жестокой с ребёнком. Всё это было высказано весьма сухо с полным убеждением, что никаких оправданий не требуется.

Затем я побеседовала с девочкой. Она рассказала про школу, о том, что ей там нравится, а особенно нравится учитель (который и сообщил о плохом обращении с девочкой), но что у неё очень мало общего с одноклассниками, и почти совсем нет близких друзей. Она с небольшой охотой описала домашнюю ситуацию, хотя знала, что в адрес её тёти поступила жалоба, и что вызов в комиссию по делам несовершеннолетних был в её интересах, не упомянула телесные наказания, однако сказала, что тётя сильно придирается к ней. Когда я спросила почему, она ответила, но не сразу: "Я так много думаю о маме, и папе, и о том, как было дома". В этот момент выражение её лица, которое было до этого смущённым, исказилось и выдало её истинные переживания, связанные с этой темой. Я решила продолжить нашу беседу в этом направлении и узнала, что она всё время так тосковала по дому, что находила спасение лишь в мечтах о нём; её постоянно мучили кошмары, в которых она снова и снова видела смертные ложа обоих родителей. Она в деталях описала, как однажды, когда отец был уже на последней стадии туберкулёза, она оказалась дома одна, он попросил её принести воды, она подала ему стакан, он начал пить, у него случился приступ кашля, он задохнулся и замертво упал на подушку. Хотя она и звала на помощь, никто не пришёл. И она не убежала, а осмелилась наблюдать за этой агонией. В конце концов пришла мать.

Спустя полгода, утром на пасху мать отправила её в магазин. Когда они попрощались, мать пошла к окну, разбираясь с кучей коробок. Девочке показалось, что она услышала какой-то звук и вернулась. Взяв из её рук коробку, обнаружила верёвку. Поскольку мать однажды уже пыталась удавиться с помощью платка, девочка забрала верёвку и выбросила её. Придя из магазина, девочка обнаружила свою мать, повесившейся на оконной раме.

Пересказывая эту сцену, девочка вела себя странно. Она сидела, сложив руки, наклонив голову набок, целиком погрузившись в собственные мысли. Казалось, она полностью отсутствует во внешнем мире, и ей трудно вернуться обратно.

Когда я спросила, часто ли она оставалась в такой позе в доме у тёти, она ответила, что не смотрела тёте в лицо, когда та с ней говорила, отворачивалась, слушая её, потому что так она могла отвечать, не оставляя собственных мыслей. Однако если кто-то её громко окликал, это её пугало, и ей было трудно в себя прийти. Когда после обеда её оставляли одну убираться в доме, она ложилась на диван в слабо освещённой комнате − так ей лучше мечталось. Потом она ничего не слышала. Тётя говорила ей, что не редко приходилось по полчаса стучать к ней в дверь. Она не могла довериться тёте и рассказать о своих фантазиях, поэтому придумывала всевозможные отговорки, из-за которых казалась лживой. На самом деле она не была вруньей, но никто этого не понимал.

Мысли наплывали на неё сами по себе, и на них невозможно было не обращать внимания. Но они не всегда были ужасающими. Иногда они приносили ей удовольствие, потому что ей удавалось воскресить счастливые времена своего детства. Эти воспоминания были очень отчётливыми, они могли захватить её во время работы, или когда она играла с малышом, или даже когда одна шла по улице, особенно по утрам, после ночи, полной ярких сновидений. Они не появлялись, когда она бывала в школе. Ей не нравилось выполнять работу по дому или нянчиться с ребёнком, потому что тётя всегда обвиняла её в том, что она капризничает. Она не жаловалась тёте, поскольку это её только сердило, потом доходило до ссоры, которая всегда заканчивалась тем, что тётя обзывала девочку тупой, упрямой и лживой. Рассказ девочки показался мне стоящим доверия, а всё её поведение убедительным.

Поведение девочки в школе абсолютно отличалось от её поведения дома. Учитель описал её как трудолюбивую, внимательную, заслуживающую доверия и добросовестную в учёбе. Одноклассники считали её милой и добродушной. О плохом обращении дома она говорила только одноклассникам, а они рассказали учителю, который подал жалобу.

Теперь мы знали историю мачехи, девочки и школьную, но, несмотря на большой объём информации, мы всё ещё не знали, что делать. Если сравнить рассказ девочки и её тёти, можно понять, что это не обычный случай плохого обращения в семье.

Дома девочка казалась злой, непослушной, лживой, не желающей работать, другими словами, она была ребёнком с антисоциальным поведением. Косвенно она сама это признала.

С другой стороны, её поведение в школе вне всяких упрёков. Из того, что мы теперь знаем о делинквентности, понятно, что мачеха путает симптом с болезнью и пытается исправить антисоциальное поведение, борясь с проявлениями болезни.

Пока не будем задаваться вопросом, имеем ли мы дело с делинквентностью, но примем данное утверждение как верное.

У девочки её скрытая делинквентность проявляется только при определённых обстоятельствах — дома и никогда в школе. Это сбивает с толку, так как мы знаем, что психическая травма служит толчком к проявлению латентной делинквентности, и хотя имеет место психическая травма в виде ужасных впечатлений от смерти родителей, симптомы появляются только при определённых обстоятельствах. Этому должно быть своё объяснение.

Выявленный симптом раскрывает две вещи: девочку мучают страшные воспоминания, и в то же время она находит удовольствие в приятных фантазиях. Дневные мечты, несомненно, знакомы каждому. У каждого из нас бывают моменты, когда мы не удовлетворены окружающей действительностью и уходим от неё в мир фантазий. Говоря на психоаналитическом языке, мы переносим из реальности часть наших жизненных интересов часть либидо. Это либидо используется для преувеличения значимости наших фантазий. Такой процесс нормален до тех пор, пока связи с внешним миром остаются неповреждёнными. Если же мы забираем из реального мира слишком много энергии либидо и используем её в выдуманном мире, возникают нарушения.

Фантазирование отнимает энергию, необходимую для функционирования в реальном мире, и затрудняет приспособление к нему. Нормальный человек может отказаться от самых красивых и захватывающих фантазий, когда этого требуют нужды повседневной жизни. Мечты можно отложить до более благоприятного момента, когда мы идём на прогулку, едем в поезде или собираемся спать. Некоторые люди бегут в мечты, когда реальность становится непереносимой, и потом не могут освободиться от своих фантазий. На языке психоанализа, эти люди забирают из внешнего мира гораздо больше энергии либидо, чем это позволительно для сохранения здоровья. Такие люди практически теряют интерес к повседневной жизни; мир фантазий обретает для них наибольшую значимость. В итоге перед нами патология, заключающаяся в том, что вся энергия либидо отведена от реальности.

Вернёмся к нашему случаю. Мы знаем, что шоковая ситуация может быть причиной психической травмы, которая настолько нарушает функционирование психических механизмов, что в определённых обстоятельствах возникает делинквентность. Девочка отреагировала на травматическую ситуацию. Она пребывала в процессе ассимиляции травматического опыта.

Девочка прошла только полпути: страшные события ещё не были ею забыты и возвращались в сознание в виде болезненных воспоминаний. В этом случае переезд отлучил девочку от знакомых и любимых людей и мест. Она пыталась компенсировать эту потерю за счёт фантазий. Похоже, что эти фантазии частично помогали ей ассимилировать перенесённый травматический опыт.

Мы узнали, что она целыми днями была погружена в собственные фантазии, и ей с трудом удавалось вернуться к реальности, что её повседневное поведение дома казалось антисоциальным. Мы могли бы предположить наличие грубых психических нарушений, если бы она не вела себя совершенно иным образом в школе. Согласно её собственным утверждениям, в школе она могла отбросить свои фантазии с тем, чтобы они ей не досаждали.

Теперь этот случай становится нам понятен. У девочки развилось серьёзное психическое заболевание, далёкое от делинквентности. Если не попытаться оторвать её от фантазирования, она может полностью утратить связь с реальностью и погрузиться в мир иллюзий. Вопрос состоял в том, как это сделать.

Девочка сама указала нам такой способ. Она вела себя нормально, будучи обласканной, когда она могла воспроизвести хоть частичку своей счастливой жизни в детстве и удовлетворить свою потребность близких отношений, как это было в школе. Ненормально она вела себя только дома, где всё это становилось невозможным. В семье тётки её просто терпели, и, вместо того чтобы, как дома, находиться в роли любимого чада, она всего лишь служила нянькой своему маленькому двоюродному брату. Вдобавок ко всему приёмная мать абсолютно не понимала, что творится в душе у девочки.

Заставить эту женщину разделить наше понимание ситуации и изменить своё отношение к ребёнку совершенно не представлялось возможным.

Следовательно, девочку надо было забрать из этого дома. Бессмысленно было искать ей других приёмных родителей, поскольку правильное понимание психического состояния, как водится, не свойственно в обычной семье. Она была помещена в интернат, где жила под опекой чуткой воспитательницы. Она выстроила с девочкой такие отношения, что та могла говорить о своём трагическом опыте и тем самым освободиться от его влияния. В то же время она общалась с детьми своего возраста. Мы предположили, что более подходящее окружение поможет ей отказаться от фантазий.

По прошествии года она действительно изменилась настолько, что мы были спокойны за её дальнейшее развитие.

Хотя ей и не была свойственна делинквентность, мы изучили этот случай для того, чтобы показать, что часто детское заболевание внешне проявляется через признак делинквентности.